24 января 1902 года родился узник Норильлага Иосиф Шамис. При освобождении он дал расписку, что никогда и никому не расскажет о том, что видел в сталинских лагерях. Но следующие полвека своей жизни посвятил тому, чтобы написать обо всех, с кем отбывал долгие годы заключения.
Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш YouTube, инстаграм и телеграм
Однажды уличный грабитель увидел очень пожилого человека, который неторопливо шел по улице Нью-Йорка. Решив, что перед ним легкая добыча, он попытался ограбить старика. Но тот схватил палку, на которую опирался при ходьбе, и отбился от нападения.
– Денег у деда не было, но это был вопрос принципа. Грабитель не ожидал отпора от старика и в страхе обратился в бегство. Не мог он знать, что имеет дело с человеком, прошедшим сталинские лагеря, – рассказывает внучка Иосифа Шамиса Алла Грановская. – Деду тогда было уже под 90. Эта палка до сих пор хранится у меня дома.
"У него было прямо-таки фатальное для нашего века имя-отчество: Иосиф Адольфович!"
Иосиф Шамис должен был носить фамилию Забарский. Когда его отцу, родившемуся в украинском местечке Голосково еврею Иуде Забарскому, пришла пора идти на срочную службу в армию, вся семья была в ужасе. Службу царю-батюшке они воспринимали как службу дьяволу. Но выход был найден: один из местных бедняков согласился продать свой паспорт, по которому он был старше призывного возраста. Так 18-летний Иуда Забарский стал 21-летним Юдкой Шамисом. Это фамилию унаследовал и его первенец Иосиф, появившийся на свет 24 января 1902 года.
Из книги друга Шамиса Юрия Кривоносова "Михаил Булгаков и его время":
"У него было прямо-таки фатальное для нашего века имя-отчество: Иосиф Адольфович! Как бы два великих злодея замкнулись на этом добром человеке – добрейшем.
– Вообще-то я не Адольфович, – рассказал он мне, когда мы однажды об этом заговорили, – настоящее мое отчество Иудович, но, когда шла паспортизация и мне выписывали паспорт, писарь сказал:
– Слушай, как ты будешь жить в этой стране с таким отчеством? Давай запишем тебя, например, Адольфовичем. Все равно ведь никто об этом не узнает…
На том и порешили, тем более что тогда еще о Гитлере мы и слыхом не слыхивали".
Через год после рождения Иосифа на свет появилась младшая сестра Шифра. Дети были еще совсем маленькими, когда умерла их мать и отец женился во второй раз.
Из письма Иосифа Шамиса журналисту Сергею Щеглову, с которым он познакомился в Норильлаге и дружил до конца жизни:
"Как все мальчики, я учился в хэдэре, – это была школа, в которую ходили мальчики чуть ли не с 5 лет. Постановка учения была на таком же уровне, как в Средние века в любом гетто. За длинным столом на жестких скамьях сидят мальчики и под руководством учителя, к которому мы обращались со словом "рабби", хором – вслух и громко учили то, что полагалось. … Рабби, конечно, давал по рукам линейкой, иногда снимал ремень, и малец покорно ложился на скамью и снимал штанишки.
… Правда, меня ни один рабби пальцем не тронул, вероятнее всего потому, что батя мой был человеком влиятельным, да и нрав имел "самостоятельный"; кроме всего, очевидно, имело значение, что я сирота – без родной мамы рос, с мачехой, – а у евреев сирота вызывал чувство жалости, какую-то болезненную жалость. Хотя мне за мачехой жилось хорошо, ибо отец был главой семьи и он задавал тон, да и она – мачеха – была добрая женщина и холила нас сирот – меня и сестричку младшую, как своих (потом, через 8 лет, у нее тоже родилась дочка)".
В 1920 году 18-летний Иосиф Шамис ушел на Гражданскую войну воевать за красных. Он стал убежденным коммунистом и вступил в ряды РКП(б). А когда Ленин объявил о "временном отступлении" и переходе к НЭПу, в знак протеста сдал партбилет.
Из воспоминаний Сергея Щеглова:
"О себе, о своей судьбе он не писал и мало рассказывал. В ней обилие интереснейших фактов и событий, о которых он упоминал лишь мельком. Сообщил он мне как-то, что в начале двадцатых годов вышел из партии, несогласный с введением НЭПа. На такое отваживались сильные и убежденные люди. Убежденные в том, что пролетарская революция в России была явлением, за которое не жалко было отдать жизнь, а уж тем более – карьеру".
– После войны дед ассистировал земскому врачу. Я хорошо помню захватывающее описание сложных родов, которые пришлось принимать этому врачу, при дедовом участии. Ребенок шел ножками вперед. Врач каким-то образом ухитрился вытащить одну ножку, потом другую, при этом ни мать, ни младенец не пострадали. Ребенка откачали "контрастным душем" – поливали то горячей, то холодной водой над тазом. В наше время это было бы кесарево сечение, но у земского врача, при деревенских родах, не было такой возможности. Земский врач обязан был быть мастером на все руки и находить выход в любой ситуации, – вспоминает Алла Грановская. – Дед тогда тоже хотел стать врачом. Позже он понял, что это не его призвание, и хотя он стал инженером, но остался гуманистом и целителем душ. Многие приходили к нему со своими проблемами, и он всегда их выслушивал.
– Иосиф Адольфович поступил на первый курс медицинского института в Одессе, затем перевелся в Одесский институт народного хозяйства, где получил профессию строителя, – уточняет родственница Иосифа Шамиса.
В 1925 году Шамис окончил Одесский институт народного хозяйства, получил диплом экономиста. С началом голода на Украине семья переехала в Москву, где Иосиф устроился в "Хлебострой" системы Комитета заготовок при Совнаркоме СССР. Эта организация строила элеваторы и мельничные комбинаты по всей стране, и Шамис почти все время проводил в командировках. В 1930 году он курировал строительство элеватора в Красноярске, на высоком берегу Енисея, в 1935 году – мельничного комбината под Хабаровском, вблизи впадения Уссури в Амур. Все эти стройки считались сверхударными и требовали полной отдачи. Возможно, из-за этого распался первый брак Иосифа с Надеждой Аверьяновой, которую Шамис, по его собственным словам, в годы Гражданской войны "отбил у красного комиссара". Супруги расстались вскоре после рождения дочери Галины, а официально оформили развод летом 1937 года.
Второй женой Шамиса стала его ровесница Ольга Мендельсон, перебравшаяся в Москву вместе с матерью из небольшого еврейского местечка в Белоруссии. "Знал я дочь и матушку ее и часто бывал у них в Телеграфном переулке не один год, но "взошел в зятья" (как говорил некий плотник из старинного города Шацка) в 1936 году", – шутил Шамис.
7 июня 1938 года у пары родилась дочка Юлия. Ей едва исполнилось два месяца, когда за отцом пришли.
"Мучительно трудно в такой многочасовой работе бывает только первые 6–7 часов"
Иосифа Шамиса арестовали по доносу 23 августа 1938 года. Его признали виновным во вредительстве, саботаже и антисоветской агитации, приговорили по 58-й статье к 10 годам исправительно-трудовых лагерей и отправили по этапу в Соловецкий лагерь особого назначения.
Лишь много лет спустя Шамис узнал, что его отец умер, не сумев пережить ареста сына.
Из новеллы Иосифа Шамиса "Места родные, заповедные":
"Мне уже потом сказывали, как отец тяжело переживал разлуку со мной (единственный сын и первенец – еще двое детей – девочки). Он нередко говорил, что сын не выдержит тяжелых испытаний, он-де знает, что это такое: сам при царе прошел через все "академии"… Сведения обо мне не поступали, и отец совсем пал духом. И заявил однажды, что для него иссяк всякий смысл жизни и жить больше нет ему никакого резона. Повернулся к стене и замолк. Мать думала, что он задремал. Спустя часа два она спохватилась и побежала за соседями. Шум, крик – все было кончено. Шестьдесят лет всего".
К тому времени, когда Шамис оказался на Соловках, политзаключенных больше не выводили на общие работы, их все время держали в тюрьме. Подневольная рабочая сила не должна была пропадать зря, поэтому летом 1939 года часть заключенных погрузили в трюм сухогруза "Буденный" и отправили в Норильлаг, где начиналась большая стройка.
О том, насколько ужасным был этап по северным морям до Норильска, рассказал другой узник Соловков и Норильлага – австриец Карл Штайнер. В переполненном трюме от голода, жажды и антисанитарии погибло не менее 150 заключенных. Многие стали жертвами уголовников, которые грабили и убивали "политических" при молчаливом одобрении охраны. "Это был путь ужасный – по времени и по абсолютной несовместимости "контриков" с "друзьями народа", с урками и прочей рваниной", – вспоминал Шамис годы спустя.
В Норильлаге его назначили на так называемые "общие работы", которые за несколько месяцев превращали здорового человека в доходягу.
Из писем Иосифа Шамиса Сергею Щеглову:
"Ну, дали нам поутру баланду и по 5 человек в ряд погнали на погрузку. … С Володей мы стали переносить с берега на палубу баржи бумажные мешки с цементом – … вес 35 кг один мешок. Не страшно, но дощатый трап не очень устойчив, да и крутой – гляди в оба, а то сиганешь с трапа вместе с грузом, да и в самый-то Енисей!
… Да, разгружали мы доски, среди них так называемая лафетная доска, толщина 10 см. Таскаем мы с Марком Е. по трапу, – тяжело! Третьего товарища дали нам. Но в какой-то момент я почувствовал, что у меня, – прошу извинения, – в анальном отверстии мокро. Кровь, черт бы ее взял… Да, и такое было! Разное бывало…
… Я заметил тогда удивительную вещь – тяжело и мучительно трудно в такой многочасовой работе бывает только первые 6–7 часов. После этого теряешь представление о времени, подсознательно следя только за тем, чтобы не замерзнуть: топчешься, машешь лопатой, не думая вовсе ни о чем, ни на что не надеясь".
К счастью для Шамиса, лагерному начальству были нужны квалифицированные строители. Огромный опыт в этой сфере, приобретенный до ареста, помог ему спастись от убийственных общих работ. Его назначили нормировщиком в конторе рудника "Угольный Ручей". Там в январе 1943 года Шамис познакомился с 20-летним политзаключенным Сергеем Щегловым, которого отправили помочь ему с составлением нарядов на строительство.
Из воспоминаний Сергея Щеглова:
"Встретил меня невысокий симпатичный человек, моложавый, но старше меня почти вдвое; мы познакомились и принялись за работу. … Каждый час Иосиф Адольфович устраивал десятиминутный перекур. Свертывал цигарку, вставлял в мундштук, пододвигал кисет мне. Своего курева у меня не было, табак считался самым большим дефицитом в лагере, а я тогда был бедным заключенным. Мы курили и беседовали. Шамис с любопытством расспрашивал меня о моей прошлой необширной жизни, за что попал в лагерь и так далее. Я из вежливости не расспрашивал, но внимательно и с интересом запоминал то немногое, что сообщал этот человек о себе. Так я узнал, что он участвовал в гражданской войне, отстаивал советскую власть, потом стал инженером-строителем, работал на видных должностях в Москве. О том, каким образом он оказался в лагере, Шамис не распространялся.
… Так началось наше знакомство, переросшее в дружбу. Несмотря на большую разницу в возрасте, у нас оказалось много общих интересов.
… Познания его во всех отраслях промышленности, культуры, истории, философии и политики были настолько обширны, память так изумительна, аккуратность в записях столь поучительна, что я черпал из этого щедрого источника полной мерой, неустанно обогащая себя".
"И тогда сдался и дал себя увезти"
С началом войны многих политзаключенных Норильлага снова арестовали и приговорили к расстрелу. Шамису "повезло": он всего лишь получил второй срок – еще 5 лет лагерей за "контрреволюционную агитацию".
Из очерка Сергея Щеглова "Иосиф Шамис, бытописатель Норильска":
"Каким-то чудом судьба пощадила сорокалетнего инженера Шамиса. Много рассказывал мне потом Иосиф Адольфович о тех ночных допросах, о том, как уводили из камер на расстрел ни в чем не повинных заключенных. Вот об этом он только рассказывал, не записывал ни строки. Как ни убеждал я его записать, даже десятилетия спустя, когда он был полностью реабилитирован, жил и работал в Москве, пользовался привилегиями как участник Октябрьской революции и Гражданской войны, – он не записал ни слова.
Столь глубоко засел в душу страх от пережитого, столь безотказно действовала сила расписок, вырванных у людей о том, что они никогда, ни при каких обстоятельствах не разгласят свершенные против них и всего народа преступления".
В начале 1942 года Шамиса перевели из тюрьмы на строительные работы. Он работал инженером на многих объектах Норильлага – строительстве теплоэнергоцентрали, большой обогатительной фабрики, рудника открытых работ. Как опытный инженер курировал строительство аэропортов в Туруханске, Подкаменной Тунгуске и Енисейске, речных портов в Дудинке и Красноярске. Строил дом отдыха с пионерлагерем в поселке Таежном, совхоз в Курейке, дамбу и мехзавод в Подтесово, электростанции и мехзавода для "Енисейзолота" в Северо-Енисейске. А самой сложной и ответственной задачей стало руководство строительством завода динамонов (взрывчатых смесей аммиачной селитры с невзрывными горючими материалами) на месторождении "Медвежий ручей" в Норильске.
Война была в самом разгаре, и взрывчатка была остродефицитным товаром. Чтобы не встало производство стратегического никеля, нужно было найти способ производить ее из местного сырья. Срочно разработали технологию производства. Дело оставалось за малым – в кратчайшие сроки построить завод посреди заснеженной тундры.
Из очерка Сергея Щеглова "Один из первых":
"Когда начались пурги, котлованы под цехи стали похожи на колодцы, в которых никак не дойдешь до дна: то, что выкопаешь за день, ночью заметает снегом. Иосиф Адольфович Шамис вместе с группой землекопов, плотников, каменщиков поселился в балке возле строительной площадки. Работа велась день и ночь, в три смены. Не останавливали ее ни самые яростные пурги, ни жестокие морозы. Актированных часов не было. Не было даже столовой. Обеды привозили с Медвежьего Ручья, а когда путь переметали бесконечные сугробы по макушки столбов электропередач, – довольствовались сухим пайком".
Осенью 1944 года завод динамонов был достроен и начал выдавать первую взрывчатку. А Иосиф Шамис сразу после запуска оказался на больничной койке.
Из писем Иосифа Шамиса Сергею Щеглову:
"Уже перед самым пуском я заболел (местность все же очень сырая была), но уйти с площадки в завершающий период не считал возможным. Оставался на площадке круглые сутки – работы велись круглосуточно в светлый полярный день.
… Когда я там заболел, мне надо было сразу же податься оттуда. Но где там! Мне хотелось обязательно увидеть результаты, т. е. своими глазами увидеть и ушами услышать взрывы – опытные – той продукции, за которую мы бились почти 3 года. И увидел – услышал! И тогда сдался и дал себя увезти. Температура за 40, почти без сознания.
… когда врачи Гейниц А. Г. и Мардна Л. Б. (оба эстонцы), осмотрев меня, стали о чем-то шептаться между собой, я им выдал: contra vim mortis non est medicamen in nortis (против смерти нет лекарства в садах). Мардна знал латынь и тут же перевел Гейнцу, не знавшему ее. Они переглянулись, опять глянули на "живой труп" и ушли, а я, очевидно, надолго потерял сознание".
"Чем это моя личность заинтересовала их всех?"
Из-за запущенной ангины у Шамиса началось гнойное заражение крови, спасти его в лагерных условиях могло только чудо. И врачи – такие же заключенные, как он сам, – это чудо сотворили.
В больнице был пенициллин, поступавший из США, но никто не позволил бы тратить его на спасение жизни заключенного. В доступе был только малоэффективный сульфидин, который полагалось принимать перорально.
Из писем Иосифа Шамиса Сергею Щеглову:
"Затронув тему о моем заболевании на Медвежке, я хочу добавить несколько слов. Конечно, дело не в том, что мне мило то время, – наоборот! – дело в людях, с которыми я столкнулся. Есть же люди! Или мне везет на интересных и добрых людей? Конечно, я и дряни всякой повстречал и немало пострадал. Но хорошее помнится лучше.
… Был там же аптекарь, звали Михаил Соломонович Ляндрес. Но ему-то какое дело до меня! Не знаю. Заинтересовался. А был он аптекарь от Б-га. Имел университетское образование! Он поставил себе задачу получить такую сульфидиновую эмульсию, чтобы было можно вводить в вену (per venum). Надо бы в чем-то растворить порошок, добиться, чтобы раствор проходил через отверстие иглы. И т.д. Он не спал, пока не добился требуемого. Но еще нужно получить добро от врачей. Одобрили, ввели в вену, следили, еще вводили.
…Чем это моя личность заинтересовала их всех? До сих пор не могу ответить на сей вопрос. Но я не думаю, чтоб я был исключением: по моим наблюдениям, ко всем больным относились с полным вниманием. И все же, со мной, кажется, больше "цацкались" – не знаю почему".
"Возможно, Шамиса "спасла" латынь: врачи почувствовали в нем необычного пациента, высокообразованного заключенного и, что называется, выложились, приложили максимум знаний и стараний для его спасения от неминуемой смерти", – предполагает в книге "Ранний Норильск: сверхпреодоление, люди…" исследователь истории Норильска Анатолий Беляев.
Из очерка Иосифа Шамиса "Океанолог":
"Цепкая память ветерана перебросилась в район Шмидтихи. Сколько тут народу лежит! Тут отдельные могилы не долбили, тут силой взрывчатки делали ров (может, не один), в который скидывали "жмуриков" – так называли больных, умерших в больнице у Куропаточного ручья и в других медпунктах; этим покойникам привязывали к большому пальцу ноги фанерную бирку с номером формуляра и – в ров под Шмидтиху. Немало легло там нас в первые, начальные месяцы войны 41-45 гг".
В больнице Шамис провел пять с половиной месяцев. После лечения сульфидином ему трижды переливали кровь. Третьим донором-добровольцем стала "сестра Фрося" – репрессированная писательница и художница Ефросинья Керсновская. Она сама была доходягой, но понимала: без ее крови у этого пациента нет шансов выжить… Спасенный ею Шамис всю жизнь будет ей благодарен и станет автором первой публикации о Керсновской, которая тогда никому не была известна. Он фактически вернет ее имя из небытия.
Из письма Ефросиньи Керсновской Лидии Ройтер от 16 февраля 1980 года:
"С Ш. я в переписке не состою. Вернее – не состояла. В последний раз я его видела тридцать четыре года тому назад. Он был очень тяжело болен – хрониосепсис – зеленый стафилококк в крови. Это болезнь смертельная. (Обычно – инфекционный бородавчатый эндокардит и – амба!). Мардна очень старался вызволить его из беды. Ну а я ему помогала. Сколько вливаний, сколько переливаний крови (в том числе – сыворотки моей крови)! Мардна ко всем больным относился в высшей степени добросовестно… чего и от своих "средних" требовал. Ну а у меня всегда была склонность "расшибать лоб", если уж начинала молиться. Одним словом, против ожидания, Ш. выкарабкался, и он сохранил благодарную память к Мардне. А заодно – ко мне".
"Я не припомню, когда я еще плакал"
За самоотверженный труд в годы войны Иосифу Шамису сократили срок заключения – с 15 до 9 лет. В марте 1947 года он получил разрешение поехать в отпуск в Москву, чтобы встретиться с семьей. Шамис не успел оформить официально отношения со второй женой до ареста, и только поэтому, к счастью, ни Ольга Борисовна, ни дочь Юля не получили статус ЧСИР – членов семьи изменника Родины. Они почти ничего не знали о судьбе Шамиса долгие девять лет.
Сложнее всего оказалось наладить отношения с дочкой Юлей: она совсем не помнила отца, ведь ей было всего два месяца, когда его арестовали. Дочка стеснялась незнакомого ей человека и первое время обращалась к отцу на "Вы".
Шамис мог попытаться вернуться в Москву, но он не спешил с переездом, опасаясь повторного ареста. Если бы за ним снова пришли, то могла пострадать семья, и Шамис не хотел ставить ее под удар. Поэтому он решил оставаться в Норильске, работал вольнонаемным на норильских стройках.
Второй раз приехать в Москву в отпуск Шамис смог лишь через 5 лет, в 1952 году. А перебраться к семье окончательно решился только после смерти Сталина и реабилитации. Он вернулся в Москву 1 октября 1956 года, через 18 лет после ареста.
Когда на свет появилась первая внучка Алла, Шамис взял на себя ее воспитание.
– В Советском Союзе 60-х молодое поколение, как и все, должно было работать шестидневку, – вспоминает Алла Грановская. – Моя мама уходила на работу в семь часов утра и возвращалась в семь вечера, единственным свободным днём было воскресенье. В раннем детстве я считалась болезненным ребенком, и отдать в ясли меня не получалось. Естественным образом, большая часть моего воспитания падала на маминых родителей – пенсионеров. Тот факт, что мои родители были в разводе, налагал дополнительную ответственность на старшее поколение. Я прожила с бабушкой Олей и дедушкой Иосифом с трех лет до школьного возраста, да и позже, они встречали меня из школы, кормили и заботились, пока я не выросла. Бабушка больше занималась хозяйственными вопросами и следила, чтобы я вовремя делала уроки. Остальным заведовал дед. Он водил меня гулять, играл в салки и прятки, рассказывал сказки, а также истории из своей богатой событиями жизни. Некоторые жалели "брошенного" отцом ребенка, не понимая, что с таким дедом, как у меня, в отце не было нужды. Он полностью заменил мне отца. Хотя родители были в разводе, я совершенно не чувствовала себя несчастной. Я даже не знала, что мне следовало чувствовать себя несчастной. У меня было самое счастливое детство. Дед был сильным, духовно богатым человеком, сумевшим пронести оптимизм и чувство юмора через всю свою нелегкую жизнь.
– В 1970–1980-х годах мы часто виделись с дядей Юзей (только так его звали в семье), – рассказывают родственники Иосифа Шамиса. – Его эрудиция, культура, блестящее знание истории и литературы удивляли! Он любил неторопливые воскресные беседы за обеденным столом. Он был интеллектуалом, много знал и сохранил не по годам прекрасную память, его было очень интересно слушать. Это был удивительный человек с большой душой.
– Дед был ходячей энциклопедией. За свою жизнь он свел знакомство с огромным количеством людей. Связь поддерживалась не со всеми (это было бы невозможно), но не было фамилии, которую бы дед не знал, и не было истории, о которой бы он не слышал, – говорит Алла Грановская. – У нас дома часто собирались бывшие политзаключенные – дедушкины близкие друзья, приобретенные за 18 лет жизни в Норильске. Нужно ли говорить, что это было исключительно рафинированное общество. Очень мягкие, интеллигентные люди, вышедшие из сталинских лагерей часто больные, но несломленные и не ожесточившиеся. Дед предпочитал принимать друзей на кухне. У него всегда были наготове селедка и водка, настоянная на лимоне или перце. Мне посчастливилось вырасти под влиянием этих людей, и лучшего воспитания трудно себе представить.
8 декабря 1984 года Шамис потерял жену. Последние восемь лет своей жизни она была инвалидом-колясочником, с ампутированной ногой. Шамис тяжело переживал утрату. "Сняли с меня голову", – цитировал он Тургенева в письме к Сергею Щеглову и признавался: "Я не припомню, когда я еще плакал, а здесь, при последнем прощании, спазмы сжали мое горло и я разрыдался навзрыд…"
"Зарезан урками при защите двух женщин от грабежа и насилия"
Здоровье самого Шамиса тоже становилось все хуже – сказывалось норильское "наследство". К тому времени семья дочери решила эмигрировать в США и уговаривала переехать вместе с ней. Покидать родину Шамис никак не хотел.
Из письма Сергея Щеглова в Музей истории освоения и развития Норильского промышленного района от 10 июня 2005 года:
"Во время моих частых посещений его он подробно рассказывал мне о своих сомнениях – ехать ли с Юлей или оставаться одному в Москве, у могилы Ольги Борисовны. Колебался он долго. Наконец, дочь, внучки и зять убедили его, и он принял решение – уезжать! … Россия была его родиной, его страной, с которой он связал всю свою жизнь и деятельность, и я понимал, как трудно ему под конец жизни расставаться с дорогим ему прошлым. Но у него не было выхода. Что бы он один делал в Москве, старый, больной?"
15 ноября 1987 года Шамис уехал в США вместе с родными. Он понимал, что им не стоит оставаться в стране, несмотря на очередную оттепель. А сам старался использовать ее для того, чтобы рассказать правду о жертвах государственного террора.
Из письма Иосифа Шамиса Сергею Щеглову от 30 июня 1987 года:
"Да, Вы правы, сейчас интересное, во многом переломное время. Во что оно переломится? Будем надеяться на лучшее. Вы помните один подобный перелом – НЭП. А что произошло потом? "Вы помните, Вы все, конечно, помните!.." … Наверно, это было не только в Норильске, а и в Воркуте, и в Магадане, и бог знает, где еще… И до сих пор молчат те снега и камни.
И те, кто свершал все это, так и надеялись, так и рассчитывали – на вечное молчанье. Было у них … такое любимое изречение: "Выбросили на свалку истории". Ну, а кого сбросили на свалку – какая о том память? Какие кому подробности – как выбрасывали? Но Шекспир то, помнишь, сказал: нет такого злодейства, которое, даже если его следы в землю зарыть, не стало бы известно людям. И "каждый палач непременно предстанет у позорного столба истории". Но это общие слова, так сказать, декларация. А чтобы она в реальность превратилась – кто-то должен потрудиться...
… Последние десятилетия Вы были чересчур осторожны, боялись называть вещи своими именами. Сейчас стало посвободнее. А нам с Вами чего уж особенно бояться? Умирать, а в нашем возрасте тем более неизбежно. Грудь в крестах у нас уже все равно не будет, а голова в кустах – непременно окажется. Но до того надо выполнить наш долг, оставить людям, если удастся, то, чего никто кроме нас оставить не может".
В Америке Шамис прожил 6 лет. Все это время он продолжал работать над воспоминаниями о своих товарищах по заключению. Сохранить память о них он считал главной целью своей жизни. "Если я не напишу о некоторых первостроителях, то уж никто ничего о них не напишет", – писал он в одном из последних писем Сергею Щеглову.
Самым внушительным результатом этой работы стал "Синодик" – алфавитный список заключенных Норильлага, в котором Иосиф Шамис и Сергей Щеглов собрали сведения обо всех, кого помнили. Имена многих из них были бы забыты, если бы не этот колоссальный труд, который они передали Музею истории освоения и развития Норильского промышленного района.
Из "Синодика", составленного Иосифом Шамисом:
"БАКЛАНОВ Григорий Федорович. В 1917 г. – один из красногвардейцев Питера, участвовал в охране Смольного (в комендатуре). Был очень большого роста, глаза голубые, чистые, как у ребенка. Абсолютный бессребреник, редчайшей чистоты и самоотверженности безоглядной. В Норильске работал графиком – художником в Проектном отделе и на стройках теплоцентрали (ТЭЦ) и др. Зарезан урками при защите двух женщин от грабежа и насилия у дома № 13 на улице Севастопольской. Похоронен в Норильске.
… ИОРДАНСКИЙ. Работал в Проектном отделе инженером изыскателем. Погиб в тундре на работе. Однажды уже весенней порой ушел на изыскания по трассе строящейся узкоколейки Норильск-Дудинка, поднялась пурга, и он не вернулся. Летом обнаружили кости скелета, обглоданного песцами, а также обрывки одежды и резиновых сапог".
В Нью-Йорке Шамис восстановил по памяти написанную перед отъездом из России книгу воспоминаний о своей жизни: о еврейском местечке, где он родился и вырос, о своем участии в Гражданской войне, о Бутырке, где он сидел. Сейчас эта рукопись хранится в Москве и пока не оцифрована.
Иосиф Шамис скончался 13 июля 1994 года в возрасте 92 лет. Его верный друг Сергей Щеглов умер 4 марта 2020 года. Он успел передать в Музей истории освоения и развития Норильского промышленного района многолетнюю переписку с Шамисом.
